Таким образом, Нибур говорил о двойственности божественного откровения. Частное (или «общее») откровение — это «свидетельство, присутствующее в сознании отдельного человека» о том, что его жизнь соприкасается с трансцендентной реальностью, выходящей за пределы естественной системы, в которой проходит его жизнь. Это частное откровение, в свою очередь, придает достоверность второму аспекту откровения, а именно общественному, историческому («особому») откровению.

Итак, если Барт не находил точек соприкосновения между Богом и человеком, то Нибур выделял целые области для установления контакта. Не отрицая греховность человека, он, тем не менее, видел в нем огромный потенциал, проявлением которого считал даже нашу способность признавать себя грешниками. Подчеркивая трансцендентность Бога, он не отдалял его настолько, чтобы исключить всякую возможность его познания. Нибур соглашался с тем, что откровение — настоящий камень преткновения для человеческого разума, но это не отменяет нашей способности к осознанию истины. Естественное богословие не было в полной мере заблуждением, отрицавшим какую-либо связь между вечностью и историей. Мудрость Божья, постигаемая верой, не может полностью противоречить человеческому опыту, а потому евангельская истина может быть засвидетельствована опытом, хотя не ему она обязана своим происхождением.

Короче говоря, продолжая неоортодоксальную традицию критики в адрес либерализма, Нибур не впадал и в другую крайность, которая помешала бы дальнейшему развитию богословия: разобщенность времени и вечности делает невозможными какие-либо осмысленные рассуждения о Боге. Важную точку соприкосновения между ними Нибур нашел в понятии личности. Он называл это «полезной аналогической концепцией», которая помогает нам лучше понять как трансцендентность, так и имманентность Бога, поскольку личность сочетает в себе тесную связь с жизненными процессами и одновременно свободу от них.

Хотя Барт оставался главным объектом его критических замечаний в адрес неоортодоксии, Нибур высказывал серьезные сомнения по поводу альтернативы, предложенной Рудольфом Бультманом. Помимо различия в подходах к богословию как академической дисциплине (для Бультмана отправной точкой служило исследование Нового Завета, а для Нибура — социальная этика), важным моментом, по поводу которого они расходились во мнениях, была их трактовка мифа. Бультман стремился к демифологизации Нового Завета с целью сделать его более доступным для современного сознания. Нибур же, напротив, старался показать, что библейская мифология по-прежнему актуальна в современных условиях, где культивируются свои (нередко ложные) мифы. Он критиковал немецкого ученого за неудавшуюся попытку провести достаточно четкую границу между донаучными мифами (которые «не принимают во внимание то, что всегда было известно или стало известно теперь об установленном порядке вещей») и вечными мифами (которые «передают смысл окружающей действительности, недоступный для научного анализа, но находящий подтверждение в человеческом опыте»). Эта ошибка, заключал Нибур, помешала Бультману тщательно «оберегать истину керигмы»21*

<< Предыдущая <> Следующая >>